Новосельцев всегда приходил на работу чуть раньше, чем нужно, будто надеялся успеть стать смелее до начала дня. Кабинеты шептались бумагами, коллеги проходили мимо, хлопая дверями, а он тихо мечтал о новой должности. Зав. отделом звучало слишком громко для человека, который заикался, когда просил выдать справку. Но мысль всё равно жила внутри, осторожная, как котёнок под столом. Самохвалов, уверенный, блестящий, будто созданный для того, чтобы двигать людей по шахматной доске, услышал эти мечты и решил, что знает, как помочь.
Он подталкивал Анатолия Ефремовича к решению, от которого у того холодели ладони. Калугина. Директор, строгая, будто выточенная из льда. Женщина, к которой никто не решался просто так подойти. Самохвалов говорил легко, шутил, а у Новосельцева дрожал голос. Как можно понравиться человеку, который одним взглядом умеет подрезать крылья. Но постепенно в робости появлялась странная смелость. Он видел, что и за её колючестью есть усталость и одиночество. И каждый шаг навстречу давался так трудно, что иногда хотелось развернуться и спрятаться. Но что-то мешало. Может, надежда, что жизнь всё-таки меняется, если рискнуть хотя бы раз.
